Последний фуршет - Страница 22

Лиза отвернулась к окну. Оно было серым. А когда повернулась, Славик все еще ел сыр. Перевела взгляд на его часы — стрелка передвинулась на пять минут. Она уже знала... почти точно... Это случится.

Не любящая себя женщина не может пробудить любовь. Сейчас она не любила себя. Значит, он тоже не любит ее, только не знает об этом. Или знает, но боится себе сказать.

Она должна себя полюбить. И тогда...

Лиза много думала о себе и о муже в этот приезд на дачу. Да, Славик ее человек, но они как будто разминулись в возрасте. Он все еще мальчик, а она — взрослая женщина. Он приникал к ней, она ласкала его, дула на больное место, помогала.

Но мальчик взрослеет, и теперь, похоже, она ему больше всего нужна в одном качестве — помощницы... Они делают одно дело, его. Оно соединило их так крепко, так прочно, нерасторжимо, что Лиза со Славиком все чаще спали на разных половинах большой кровати. Зачем соединяться еще теснее, так, как раньше? Он втянул ее в себя без остатка.

— Что ты на меня так смотришь? — спросил Славик.

— Как?

— Как мать на дитя.

Она засмеялась. Как точно он чувствует. Лиза сама знала, что уже давно смотрит на него по-матерински. С укоризной, с похвалой, с одобрением, с умилением. Не так, как смотрят женщины на любимого мужчину. Как хотела бы смотреть она. Как смотрела в самом начале.

— Лизунья, — говорил он ей прежде, — я понимаю, жить со мной — это русский экстрим. Я капризный, я прилипчивый, я вспыльчивый...

— Я всегда любила американские горки, — беззаботно отвечала она.

Лиза слушала, как лает на соседней даче Маруська. Конечно, на самом деле ее зовут иначе, Бригитта Мурена Шестнадцатая, или Буси. Собака огромная. Казалось бы, всемогущая среди своего племени, она была совершенно бессильна, когда хозяйка садилась в машину и уезжала. Наверное, поэтому Лиза не хотела заводить собаку. Самое привязчивое и самое беззащитное из всех живых существ, которых ты приручаешь, это собака. Даже мужа, смеялась соседка, можно оставить, а собаку — только усыпить. Муж не умрет. Он найдет себе другую, а собака — нет, если она уже не щенок.

Лиза чувствовала себя подпоркой для Славика. Он взбирался все выше, но подъем становился круче. Только что он рассказал ей, что японская компания пригласила его работать в документальном кино. Сперва консультантом, потом писать сценарии короткометражек.

— Другой мир, Лиза, другие деньги.

Она усмехнулась: никогда прежде не думала, что у каждого человека свой порог всего — боли, терпения, обидчивости. И все это влияет на то, как складывается жизнь. Она была терпеливой до времени. Как вулкан, который не зря называют огненным дьяволом.

Но вулкан не только накрывает пеплом и камнями все вокруг, его можно заставить вращать турбины — подземным паром, что копится внутри. Говорят, это вулканы создали земную кору, воду и воздух. Она тоже участвовала в создании мира для Славика, в котором тот жил.

Но вулканы умирают, затихают. Кажется, такое происходит сейчас с ней. Самозащитная отчужденность превращается в равнодушие. Все чаще Лиза просто исполняла свой долг, не более того. Как начищала до блеска ванну или мойку на кухне, а когда видела в сером металле свое отражение, искаженное до смешного, позволяла себе смеяться.

Славик не хочет ее потерять, понимала Лиза. А она? Она тоже. Не хотела. А потом стала бояться, что это случится, поскольку с годами уверенность в собственной ценности для этого мира падала, она это чувствовала. Он — тоже. Все чаще она слышала от него: тебе не понять... ты не знаешь... ты выпала из реальной жизни.

Вынести характер друг друга, даже несносный, можно, когда есть влечение тела. Но когда его больше нет, то все несоответствия выходят наружу. Какое-то время еще происходит взаимное притяжение, но скорее это память жестов, привычных движений.

Она помнила, куда он клал руку в счастливые дни их жизни, когда тела влекло друг к другу так сильно, что отлетали все мысли, а вместе с ними — само дыхание. Они просыпались, обнявшись, утомленные и удовлетворенные, не вспоминая о ссоре, возникшей из ничего. Она отзывалась и сейчас, потому что тело знало: если его плоть вжимается в нее, она должна ощутить жар, и, кажется, ощущала...

Но чем дальше они жили вместе, тем реже случались яркие вспышки близости. Дневные отношения, в которых Лиза все больше чувствовала себя матерью-наставницей, не то чтобы гасили притяжение тела, нет... Но возникало странное чувство чего-то непозволительного в самом желании близости. Роль дневная въедалась и напоминала о себе ночью. Близость не входит в отношения матери и сына...

Однажды Лиза собралась уйти от Славика, это случилось прошлой весной. Она пылесосила квартиру, гул мотора давил на уши особенно раздражающе после компьютера, за которым сидела с утра. Лиза засунула щетку под стол и с ужасом увидела, что листы текста, распечатанные ею для мужа, медленно вползают в шланг. Она выдернула шнур из розетки, потянула листы, они рвались на кусочки, словно дразня ее.

Внезапно Лизу охватила небывалая ярость. Она выдергивала текст, рвала его и швыряла с балкона, открытого настежь. Обрывки белой бумаги кружились, словно снег, падающий в неурочное время, в апреле. Случайно ее взгляд упал в зеркало. Она замерла. Господи, да кто это?

Лиза открыла рот. Перекошенное злобой красное лицо тоже его открыло. Губы истончились и дрожали. Она смотрела на них, словно ожидая, что оттуда вырвется пламя.

Такой Лиза не видела себя никогда. Никто не видел ее такой. В ярость она впадала редко. Всего несколько раз в жизни.